Цветочное эссе Осеннее, сдобренное цветочно-циничной грустью творение...
Она выбрасывала подаренные мною цветы. Этот ритуал повторялся из раза в раз, с особой циничностью в те дни, когда её муж был дома. Мы встречались где-нибудь в центре, там, где много народа и где никто ни на кого не смотрит в потоке машин. При этом она всегда приезжала раньше, я даже думаю, что за полчаса, а то и за час до назначенного времени. А я потом долго искал место, где бы припарковаться, чтобы не пришлось долго пробираться по неуютной улице к её тёмно-зелёному "Пежо" с раздражающей рукой - стоп-сигналом на заднем стекле.
Она всегда начинала меня целовать ещё до того, как я захлопывал дверцу и размещался поудобней на сиденье с подогревом. Целовала и сама же дико боялась, что её кто-нибудь увидит. Мне кажется, она и окна в машине максимально затемнила только из-за этого, хотя сама совершенно не переносила темноты или даже полумрака. В номерах гостиниц, каждый раз разных, она старалась извлечь весь свет, какой было возможно - зажигались все лампы и светильники в ванной и в маленьком коридорчике у входа, если он конечно был, вспыхивали светильники в изголовье кровати и настольные лампы на бесполезном письменном столе, кое-как втиснутом в и так небольшое пространство, раздвигались плотные или не очень, но точно всегда пыльные шторы, чтобы впустить любой, пожелавший этого лучик света, и только замызганный тюль оставался на месте, полупрозрачным конспиративным барьером отгораживая нас от внешнего мира.
А мирок номера, после всех этих любопытных буравящих глаз и нагло ухмыляющихся физиономий швейцаров на входе, презрительно поджатых ярко напомаженных губ администраторов, задабриваемых, но не задобренных лишней сотней, а потому швыряющих на стойку ключи заранее отрепетированным жестом, любопытствующих горничных, стремящихся попасть за закрытые двери, несмотря на вывешенную табличку "не беспокоить", и вообще любых посторонних, встречавшихся нам на пути и пытающихся как-то обозначить свое присутствие, в которых я видел лишь досадную помеху, а она частных детективов, подосланных мужем, весь этот небольшой мирок с обоями в ромбик или ковриками, расписанными пошлыми цветами, дешёвыми, пытающимися казаться махровыми, полотенцами, вывешенными на трубы отопления возле душа и скрипящими совсем не по-детски кроватями, он был только нашим мирком, уютным насыщенным токами любви, почти родным, пусть хоть и на два-три часа. Цветы при этом лежали где-то на заднем сиденье ее машины.
Чаще всего мы встречались в обеденный перерыв, сжигая страстью калории и разгоняя и разглаживая мои жировые складочки, вместо того, чтобы поправляться и подкреплять разрушенное работой здоровье - я ни где-нибудь, а в столовой, расположенной в ста шагах от моего рабочего места, а она…, где обедала она, с ее-то запросами, я даже не знаю, наверное, в каком-нибудь уютном французском ресторанчике, где подают оленину, тушеную с кедровыми орешками и белое анжуйское. Иногда, намного реже, чем нам хотелось бы, когда её муж всё-таки уезжал в командировку, свет солнечный за окном номера сменялся отблеском неоновой рекламы на соседнем доме или всполохами фар, расчерчивающими белеющий потолок яркими полосами. Я прижимал ее к себе, и мы, о чем-то тихо разговаривая или устало-бездумно глядя на эти огни, набирались новых сил, по капле собирая нежность друг для друга. Но в любом случае дольше полуночи мы не залёживались. Муж мужем, но и у меня было перед кем отчитываться.
В зависимости от времени года, настроения, ситуации дома и на работе, перерыва в отношениях, наконец, у нас были разные по насыщенности и длительности программы. Но всегда они начинались одинаково - поцелуями в машине. Открыв дверь, я протягивал ей букет, и тут же бывал целован в первый раз. До того момента, когда она переключала автомат на движение, мы успевали нацеловаться до распухания губ и до потери слюноотделения. Когда съедалась вся ее помада, и окончательно сбивалось дыхание, я немного отстранялся и тянулся к ее бордачку. Там всегда лежала сложенная в несколько раз карта, на которой, отчеркнутое ногтем, было выделено наше сегодняшнее место встречи.
В номере она вдруг делала вид, что дико смущается, что всё это у неё в первый раз, и что я если не насильник, то по крайней мере роковой соблазнитель, который затащил её, бедную овечку, в это страшное место и сейчас вот здесь, вот прямо на этой большой кровати, может быть даже не сдирая покрывала, и не давая возможности раздеться, лишит её невинности, хорошо бы в грубой форме, да ещё используя в выражениях, выкрикиваемых прямо в ушко, из приличных слов только предлоги.
Не могу сказать, что всё это мне не нравилось. Нравилось и ещё как заводило, особенно в те моменты, когда она вдруг в какую-то, одною ею назначаемую секунду, вдруг отбрасывала свою стыдливость вместе с шелестящими чашечками лифчика куда-нибудь в сторону маленького обязательного в номере телевизора, и без всяких этих киношных стонов, ахов и закатываний глаз начинала, как она сама называла, "трахаться по-настоящему". Делала она это с плотно сжатыми губами и прикрытыми веками, которые иногда распахивались, и тогда большие, как мне хотелось думать, от удовольствия, серые с тёмными крапинками глаза заставляли меня терять остатки контроля и взлетать, а может быть падать, вместе с ней, в сумрачное состояние сознания.
После этого я готов был часами гладить ее тело, отрезвляясь и возвращаясь в реальность замкнутого пространства лишь будоражащими звонками наших мобильных, да ее отрывистыми фразами, предлагающими уже начинать собираться и поскорее возвращаться под светлые очи начальства или супругов. Тянуть время было бессмысленно, потому что, когда дело касалось четко установленного графика, она была непреклонна. Можно было покрывать ее поцелуями, гладить за ушком или предлагать просто поваляться еще несколько минут, но все это делалось уже на ходу, в движении, и либо под струями смывающей все следы объятий и ласк воды, либо в процессе нервных разыскиваний куда-то пропавших предметов ее гардероба, которые все-таки всегда находились, но каждый раз в разных местах - то под креслом, то в спутанных сбитых простынях, а иногда даже в брошенных кублом моих джинсах или рукаве моего пиджака.
Я сам заматывал ей длинный шарф поверх поданного пальто, целовал в нос, потому что глаза уже были подведены, а губы накрашены, и выходил вслед в коридор, нарочито громко хлопнув дверью, на звук которой тут же бросалась к нам дежурная по этажу, все это время как будто прятавшаяся в соседнем номере и удовлетворяющая тем самым свои тайные страсти к подслушиванию, а может и еще чему-нибудь похуже. Следовал обмен ничего не значащими фразами, идиотские улыбки на наших лицах, легкий румянец смущения на ее щеках, снова, откуда не возьмись, появившегося в этом гостиничном коридоре, и короткий путь к машине, выдаваемый в мозг отдельными размытыми образами через радужную призму недавно полученного наслаждения.
Прежде чем сесть за руль она всегда перекладывала цветы на то сиденье рядом с собой, где по дороге к только что оставленному прибежищу сидел я, поворачивалась к покорно ожидающему мне и, не касаясь меня не единой частичкой свой проверенной на отсутствие всяких внешних признаков моего существования одеждой, целовала воздух в миллиметре от моего лица. После этого говорила какую-нибудь милую глупость и уносилась, резко утапливая в пол педаль газа, оставляя мне возможность либо поймать машину, чтобы вернуться к своей в относительном комфорте, либо сделать это на метро, растворяясь в народных массах и сбрасывая благодаря общению с ними выражение глупого счастья с лица.
Но иногда вместо того, чтобы возвращаться на работу, я как мог быстро, практически выбрасываясь на проезжую часть, останавливал частника и просил ехать вслед за быстро удаляющейся и нагло помахивающей на светофорах рукой, вспыхивающей ярко-красным огнем. Проезжал всего несколько кварталов, дожидаясь, когда она, притормаживая у обочины и чуть приоткрыв дверь справа, одним движением, очень похожим на порывы разоблачения, а потому особенно цепляющим, откидывала на всегда грязную и неприбранную землю разломанно-рассыпающийся букет, который я каждый раз долго-долго заставлял собирать замученных флористок-цветочниц.
Особенно тщательно она кромсала его в те дни, когда ее муж был дома.
Дмитрий ГУЖЕЛЯ
http://www.guzhelya.com
Интернет-журнал Девичник
